Кормление грудью – что оно мне дало?

Давным-давно, когда я носила ребёнка внутри своего тела, у меня было много идей о том, как мы будем жить, когда он выйдет наружу. И конечно, представление о кормлении грудью у меня тоже было. Сейчас оно мне кажется довольно забавным.

Естественно, я хотела своему малышу только хорошего. Авторитетный человек сказал, что кормление мальчика после года (а девочки – после полутора лет) может негативно сказаться на формировании отношений с противоположным полом. Я этого не хотела, поэтому и знала, что к году закончу. Кормящихся после года детей я не видела, и идея закруглиться к году не казалась мне странной.

Но когда я смотрела на своего 9-10-11-месячного младенца, я ясно видела, что ему сейчас очень нужно кормление грудью. Каждое прикладывание важно. Я даже не могла их сосчитать, и понимала, что ограничивать тут нечего, а закончить сейчас попросту невозможно. Точнее, теоретически, наверное, можно, но это было бы сильнейшей моральной травмой у нас обоих.

К счастью, тогда я уже читала ЖЖ-сообщество «Лялечка». Там упоминались младенцы, которые кормились дольше года и даже двух! Поэтому я решила, что ещё год покормлю.

Но ещё через год, смотря на своего младенца, я опять увидела, что нельзя его сейчас лишить груди. Теоретически можно, но это было бы слишком жестоко. Каждое прикладывание важно. И я отложила отлучение ещё на год.

Сейчас считается, что для нормального развития ребёнка необходимы безусловная любовь и принятие. Но редко встретишь родителей, у которых эти качества появляются сами собой. И у меня их не было, как я ни старалась. Если всё шло хорошо, любви было много. Если же ребёнок не оправдывал ожиданий и разочаровывал, я огорчалась, расстраивалась, сердилась. Умом я понимала, что в ночном плаче, болезненности сосков или в скачках настроения ребёнок не виноват. Но эмоции возникали всё равно.

И теперь, годы спустя, я осознаю, что каждый раз, прикладывая младенца к груди, я приближалась к безусловному принятию, к любви, которая ни от чего не зависит. Это получалось само собой: я его обнимала или держала на руках, иногда мы смотрели друг другу в глаза, мы ощущали поток молока и одновременно поток любви. Мы были двумя отдельными существами, и в то же время мы были едины, как едины две капли воды в бегущем ручье.

Так кормление грудью научило меня безусловно любить. И сейчас я могу искренне сказать ребёнку, что я его люблю, в любой, самый неприятный момент нашей жизни. Мы можем сердиться друг на друга за какие-то поступки, за то, что причиняем друг другу боль, или когда из-за усталости превратно толкуем слова и действия. Но злость остаётся на поверхности, а в глубине мы всегда едины, как едины две капли воды в бегущем ручье. И сейчас нам уже не нужно такое мощное физическое подтверждение нашего единства.

... В какой-то момент, размышляя об отлучении ребёнка от груди, я поняла бесполезность этих размышлений. Есть множество прекрасных теорий, на которых можно основать размышления и сделать выводы. И эти теории могут быть доказаны, подтверждены многочисленными примерами, озвучены авторитетами. Но у любой теории есть границы применимости. И если речь идёт о конкретных людях, гораздо разумнее смотреть на людей, а не на теории. Потому что живой человек – это реальность. А теория – всего лишь модель. И как бы ни была изящна модель, ей ни за что не сравниться с реальностью.

Кормились мы потом ещё несколько лет, пока сын не заявил мне, что больше ему грудь не нужна. Правда, потом ещё пару раз приложился.

А привычка проверять все теории на применимость в каждом конкретном случае осталась, и оказалась невероятно полезной. Сколько воспитательных теорий, на бумаге идеальных, оказались неподходящими для нашей семьи! Сколько прекрасных советов о том, как выстроить идеальные отношения с мужем, я отвергла! И сколько было у нас искренних моментов глубочайшей близости и любви, когда никто не думал о том, как правильно! Это были мгновения, когды мы текли вместе, как капли воды в бегущем ручье, независимо от того, что происходило на физическом уровне.

Когда я перенесла фокус внимания с «как правильно», идущего от ума, на «как есть», отражённое в теле, изменилось ещё кое-что. У меня появилась глубокая внутрення увереность в себе и в происходящем. Уверенность в собственных действиях, а также уверенность в том, что окружающий мир ко мне доброжелателен. Сомнения думающего ума стали не так важны. Я стала видеть, как авторитеты меняют точку зрения, каждый раз выдавая её за истину в последней инстанции. И я перестала слепо им доверять, но перестала доверять и собственным мнениям и оценкам – они ведь тоже меняются. Вернее доверять внутреннему чувству, интуиции. Она никогда не подводит, надо только слышать её голос.

Возможно, именно те часы безмолвия и неподвижности, которые я провела с сыном на груди, помогли мне научиться слышать тихий внутренний голос, который невозможно различить в шуме и суете. Возможно, именно тогда я начала чувствовать «здесь и сейчас», жить в настоящем моменте.

Со временем то, что я услышала от активных авторов «Лялечки» 10 лет назад, стало и моим собственным опытом. А затем он стал распространяться сам по себе.

... Я кормила тогда ещё 2-3-летнего сына около песочницы. Подошла знакомая мама ровесницы сына, и с удивлением спросила:
– Ты ещё кормишь?
– Да.
– Я тоже, но думала, что я одна такая. Все уже отлучили, а я не могу, она не соглашается.

Мы беседовали где-то раз в полгода, и я каждый раз подтверждала, что кормить в таком возрасте совершенно нормально и хорошо. Девочка по инициативе мамы отлучилась от груди в свой пятый день рождения. Её мама была рада, что отлучение прошло спокойно. А ещё для мамы было очень важно знать, что она не единственная в мире такая «странная».

Мы все меняемся с рождением детей. И кормление грудью – не единственный толчок к трансформации, не единственный источник любви, не единственный воспитательный приём, не единственый способ накормить или вылечить. Не единственный, но бесконечно важный.

И я уже не представляю себя без опыта кормления грудью, как не представляю себя не умеющей читать. Как бы я без этого? Да никак! Или это была бы уже не я. Это были бы не мы, а какие-то другие люди.